halmaile

«Не утешайтесь неправотою времени. Его нравственная неправота не делает еще нас правыми, его бесчеловечности недостаточно, чтобы, не соглашаясь с ним, тем уже и быть человеком».Б. Пастернак — В. Шаламову, 9 июля 1952 года (предисловие к книге "Зеленый шатер")К современной «интеллектуальной прозе» я отношусь с большой осторожностью. Очень уж часто за облаком «охов» и «ахов» скрывается мыльный пузырь, замечательный лишь своей способностью мутно отражать реалии. Причем, чем гротескнее и уродливее отражения – тем, по общему мнению, мудрее и тоньше автор. Как ни прискорбно, но в наше время кривые зеркала, особенно развернутые «лицом» в прошлое – это национальная забава. Однако, после некоторых колебаний, я все же дала любопытству взять верх над моими суеверными опасениями. Яблоком, введшим меня во искушение, стал роман «Зеленый шатер» Людмилы Улицкой. Имя Улицкой я неоднократно встречала на форумах книголюбов, где качество ее прозы оценивается очень по-разному - от «живой классики» до «приступов графомании». Меж критики, откровенно голословной, и на первый взгляд основательной, в интернете рассыпано много слов о прекрасном языке, изящном сюжете и глубокой смысловой наполненности ее книг. Анонс, выведенный на обложке, манил обещанием чудес, и прямо-таки фонтанировал цветистыми эпитетами: неизвестный рецензент обещал ни много ни мало «швейковский комизм», «высокую трагедию» и (фанфары) «Бронебойную ироничность». Ну как тут было пройти мимо? Первым откровением стала тематика книги. Признаться, меня порядком удивило, что писательница, славная «изяществом сюжета» выбрала изъезженную вдоль и поперек тему диссиденства и Советской власти. Этот предмет опошлен до уровня моветона: сказать что-то по-настоящему достойное о вопросе, который ежедневно и еженощно муссируется на всех уровнях в течение десятков лет невероятно сложно. Для этого нужно обладать исключительным талантом, иначе произведение превратится в жонглирование политическими штампами и мумифицированными фактами. Такого рода эквилибристики в фонде русской и «частично русской» литературы скопилось изрядное количество; пробиться сквозь эти вековые залежи - задача почти невыполнимая, и потому смелая. Фабула проста и безыскусна – в центре повествования три мальчика - Миха, Саня и Илья, соединенные волею случая детской дружбой. Писательница, как парка, ткёт их судьбы и истории, связывая их с судьбами и историями других людей, плетет узоры - взросление и становление, любовь, жизненный выбор, надлом и наконец, смерть. Основное действие развивается в Стране Советов, точкой отсчета служит 5 марта 1953 года - день смерти Сталина. Описание траурного шествия, пожалуй, одно из самых динамичных мест в книге. Но свежим этот ход назвать нельзя – смерти и похорон Сталина касались в своих произведениях Аксенов, Рыбаков, Радзинский; у всех на слуху подробные воспоминания Евгения Евтушенко об этом событии, им же в 1990 году был снят одноименный фильм. Возникает закономерный вопрос, который так и остается без ответа - каков смысл столь очевидного повторения? Никаких новых граней, освещая этот вопрос, Улицкая не открывает. Один из китов, поддерживающих идейно-смысловую структуру книги на плаву – проблема сосуществования людей и режима. Каждый из главных героев пребывает в открытой или латентной конфронтации с последним. Никого не минует чаша сия. На протяжении романа всех политически нейтральных персонажей режим выдавливает из страны, а иногда и из жизни, словно пасту из тюбика. Ложа автора находится НАД героями романа и его событийной канвой. Автор не вовлечен в описываемый процесс, он незримо присутствует в повествовании в качестве своеобразного мерила, или компаса, время от времени обнаруживая себя в ремарках и небольших отступлениях. Формально это присутствие выражается в сарказме, «качелях» текста и подтекста, обилии оценочных эпитетов, небольших абзацах – резюме. На них остановлюсь подробнее - эти подытоживающие блоки, в которых автор упорно и даже несколько менторски обозначает свою позицию, вызывают сначала недоумение, а после уже и утомление – они ограничивают свободу оценки и выводов читателя, и выглядят как заплатки, прикрывающие «недотянутый» по смыслу текст. Ситуация весьма напоминает урок литературы в детском саду. По какой причине писательница столь грубо вмешивается в течение повествования, опять же остается загадкой. Самоочевидно, что качественный реалистический текст, на звание которого претендует «Зеленый шатер», не нуждается в дополнительных внесюжетных пояснениях, они разрушают его структуру и рвут нить диалога героев с читателем. Место автора, являющегося органической частью космоса книги, занимает появившийся из ниоткуда писатель - безапелляционный и субъективный человек из XXI века. Важно заметить, что позиция «над» очень уязвима, хотя, без сомнения, максимально выигрышна. Она требует постоянного идейного тонуса текста. Иначе произведение имеет все шансы превратиться в одноцветное малевание. Помимо того, такая «самокоронация» предполагает высочайший уровень мудрости писателя обязательным условием: нравственное равенство или превосходство автора и его достойнейших героев должно быть очевидным. Альтернативой этому может служить максимальная объективность авторской оценки. Однако в данном случае выбор подхода удивляет – повествователь вопиет о своем «над-присутствии» повсеместно, но при этом ничем фактически не мотивирует выбор такого ракурса: объективность подменена предвзятостью, а мудрость – едким анализом ради анализа. Больше всего роман напоминает лоскутное одеяло – несколько десятков разнокалиберных и разномастных кусочков, связаны двумя главными смысловыми нитями и под-над-текстом – советское время было страшным временем, а советская власть - абсолютным злом. Изначальный посыл, высокий тон, заданный предисловием – цитатой из Пастернака, к середине книги теряется из виду, заглохнув в буераках сюжетных перипетий. Так гаснут, недозвучав и главные смысловые аккорды романа. Взятые в первой половине книги, они вступают в резонанс с текстом лишь несколько раз, и умолкают, оставив после себя ощущение незавершенности. Первый такой аккорд - «Имаго» - аллегория из биологического мира - взрослая особь насекомого, преодолевшая личиночную стадию; и как обратная сторона медали – неотения, которую Улицкая устами учителя ребят, Виктора Юльевича диагностирует свои героям и многим другим детям эпохи - воспроизводство личинками личинок, неспособных к взрослению. Эта аллегория проходит через весь роман, с каждой главой становясь все более аморфной. Например, тот самый Виктор Юльевич – раскрылись ли его крылья? «Гениальный неудачник» - характеризует его Илья. Да, задуманный труд об инициации так и «ушел в воздух», но как же война, которую он прошел не сломавшись внутренне, ученики, которым он смог привить любовь к литературе, их доверие и уважение, оставшееся на долгие годы после выпуска? «Маловато будет»?.. Спорно, как мне кажется. Второй смысловой аккорд - «Зеленый шатер» - остается весьма туманным – это и смерть, которая уравнивает всех, и при всем том некое освобождение – бегство – путь. Мотив бегства – несомненно, один из центральных в романе. Практически все главные герои бегут, мечтают бежать, или страшатся этого бегства – во всех смыслах: и прозрачном - эмиграция, и аллегорическом – бегство из «жмущей» реальности в иную: музыку, книги… Об авторской оценке героев следует поговорить отдельно. Иронии, обещанной в предисловии, в книге не так много. Зато есть уже упомянутая язвительность, сарказм, часто на грани глумления – завуалированный, но постоянно «висящий» над текстом. Сквозь флер описательных оборотов, окутывающий Саню, Миху, Илью, Оленьку, «Бринчика» проглядывают те самые «единицы», не биологические даже, скорее синтетические – очень уж собирательными и блеклыми выглядят герои. Единственный прописанный портрет романа, пожалуй, Нюта – интеллигентная бабушка Сани Стеклова, и по совместительству, муза Михи, но и она очень и очень условна: жизнь, мысли и переживания Анны Александровны вынесены за кадр. Она как статист, появляется на сцене только чтобы должным образом оттенить переживания внука, или Михи. Вообще, какие бы то ни было теплые чувства Улицкой по отношению к персонажам вызывают большие сомнения. Часто кажется, что все без исключения герои провоцируют у нее разлитие желчи. Это замечательно отражено в психологизме романа – его впору назвать «физиологизмом». Полускрытый, но постоянно присутствующий в тексте анализ поступков, мыслей, чувств, при ближайшем рассмотрении очень напоминает отчет патологоанатома. Ухвачены и систематизированы структурные составляющие – тут тебе и пряные детальки, смакующиеся с особым шиком - потные объятия в чуланчике, тисканье с Минной, и трагедия духовного порядка - кризис неспособности созидать, и высушенная, наколотая на булавку музыка, и проницательные замечания о гормонах и их влиянии на эмоции, но вот душа, сокровенная субстанция, делающая человека человеком – ах! – ускользнула. Легкие, виртуозно выписанные отступления, посвященные музыке, разительно контрастируют с лишенной красок плотью романа. Столь же инородно выглядит одна из первых сцен - Миха, которому Нюта дает читать Евангелие. В контексте общего градуса сарказма в книге, такие, лубочные, вставки выглядят грубовато. Теперь немного о языке. В большей части книги стиль повествования, на мой взгляд, достаточно пресен. Причем речь не о не чеховской простоте и стройности, и не о ремарковской лаконичности, нет; изобразительных средств в тексте достаточно, и если рассматривать их вне романа, они могут вызвать интерес - и свежо, и остро. Но стоит вернуться к контексту – и происходит какая-то странная стилистическая реакция – прочитанное не оставляет вкуса, так, словно жуешь вату. Есть сильные фрагменты, отточенные и цельные - например, описание бесед ЛЮРСОВ, или банный день у старух, но по-настоящему, как ни парадоксально, Улицкая "расписывается" только в сценах смерти героев. Почему- то лишь в момент ухода из жизни персонажей, выясняется вдруг, что они таки - жили. Роман, практически бесцветный, обретает краски – из серого тумана выплывает символический зеленый шатер, алые петушки ярким дождем падают на пол, тонкая рука застывает в печальном изломе, с шелестом раскрываются графично - сетчатые крылья. В тоне повествования проскальзывает нотка печали, тоски, и как по волшебству откуда-то появляется долгожданная эстетика – пришедшая вместе со смертью. По прочтении книги остается ощущение незаконченности, «скомканности». Некоторые кусочки лоскутной мозаики живо напоминают колонку «ваш психолог» из популярных женских журналов – стоит вспомнить хотя бы историю Оленьки. Кроме того, после фактического ляпа, встретившегося в тексте - вскользь упомянутого “Тулу сдали” – у меня возникли сомнения и по поводу исторической достоверности некоторых эпизодов: Тула, как известно, сдана не была. Думаю, некоторые сочтут, что многое из перечисленного можно было бы списать в счет лирических отступлений, остроумных метафор, достаточно тонких наблюдений, проскальзывающих в книге. И я бы с этим согласилась, только вот есть одна важная деталь, которая, на мой взгляд, все меняет. Книгой "Зеленый шатер" автор, по сути, взял на себя смелость и ответственность вынести вердикт целой эпохе. Однако, преодолеть границы предвзятости, он, увы, так и не сумел. И если в отношении сталинизма такую позицию внучки репрессированного вполне можно понять, то во всех остальных случаях однозначность и максимализм в суждениях зрелого автора ставят в тупик. Субъективное беззастенчиво подается под соусом объективного. Выводы, сделанные Улицкой грешат очевидной однобокостью. В «Зеленом шатре» мы видим срез судеб оппозиционеров и потомственных интеллигентов Московского розлива, преимущественно евреев. Я вполне допускаю, что в их отношении вышеупомянутые резюме справедливы и выстраданы. Однако Улицкая говорит о своих героях как о типических личностях того времени, тактично не упоминая о том, что кроме Москвы – государства в государстве - всегда была "вся остальная Россия". Были и другие люди, которые несли свое служение - делали дело: лечили, воспитывали, кормили, защищали. Многие из них были счастливы – не таким искусственным счастьем, которое описывается Улицкой, нет. Да, они не распространяли самиздат, позиционируя эту деятельность как геройство, не сидели за идеал свободы слова, нет, они просто совершали ежедневные мелкие подвиги. Подвиги, на которых часто и держится жизнь. Но эти люди явно не заслужили внимания писательницы - они упомянуты только в качестве "массовки" - вяло выведенные картонные герои без лиц и имен.Конечно, автор вправе выбирать о ком писать. Но поставив такую высокую задачу, как оценка времени, ни разу не упомянуть о существовании другого полюса - значит сознательно погрешить против истины. Абсолютно незаслуженно обойден вниманием и феномен советских романтиков – явление уникальное и для пресыщенного Запада, и для нашей долгожданно-свободной современности. Вообще, очень симптоматично, что слово «романтика» как эмоциональная характеристика в произведении используется лишь один раз, и даже там оно снабжено тяжеленькой биркой со словом «фальшивая». Уже когда последняя страница «Зеленого шатра» позади, в душе долго остается осадок беспросветности, словно после пробуждения от серого тягостного сна. Улицкая сознательно осветила только те углы Советской действительности, в которых скопилось побольше сора, и с триумфом пронесла его сквозь долгих пятьсот страниц, не затруднив себя попытками описать картину цельно и непредвзято. И этим сослужила своему детищу скверную службу. Отказавшись от претензий на роль истины в последней инстанции, сбросив менторство и максимализм, как хитин, роман мог бы стать прекрасной бабочкой - той самой обещанной «высокой трагедией» судеб людей, попавших в капканы жизни – тема, без сомнения, достойная высокой классики. Но – увы… Как тут не вспомнить слова Николая Майорова, поэта, погибшего в сорок втором под Смоленском:«Пройдут века, и вам солгут портреты,Где нашей жизни ход изображен». В завершение хочется озвучить еще один вопрос, риторический, подобно всем прочим, заданным в рецензии. Почему-то так складывается, что российские писатели, идущие в авангарде современного литературного процесса, пишущие о смелых диссидентах, угнетаемых правдолюбцах, принципиальных оппозиционерах, над которыми попутно и похихикивают, выбирают для своего творчества очень удобную нишу – накатанную колею критики прошлого, где все акценты давно расставлены. Без конца пополняя список того, что им когда-то недодали, они словно живут в одном времени - прошедшем. Ни один из «корифеев» русской современной прозы, мелькающих в СМИ, книжных обзорах, престижных литпремиях и прочем, так, увы, и не создал цельного и серьезного произведения, критически, глубоко анализирующего современность. Почему? Оставим скобку открытой.